Из-за вернувшегося в «родные Пинаты» разума я осознала, что до сих пор пою «Елочку», и что рождалась в моей голове она, по крайней мере, раз 100. За этот день я похудела на два кило.Из-за вернувшегося в «родные Пинаты» разума я осознала, что до сих пор пою «Елочку», и что рождалась в моей голове она, по крайней мере, раз 100. За этот день я похудела на два кило. Поэтому больше в Германию не езжу. Боюсь, опять похудею. — Воскресенье!
Это самое замечательное слово, которое одинаково сладостно звучит на всех языках мира. — Солнечная погодка.
— Май месяц.
— Германия.
— Городок на берегу Рейна, как раз на границе со Швейцарией.
Ничего не предвещает опасности. Птицы поют как-то особенно голосисто… Вернее пели, потому что — после я их уже не слышала. Мягко говоря, не до этого было.
И вот по такой красоте и благости иду я в воскресное утро по вымощенной булыжником дороге и пою во все горло (скорее во весь нос, потому что пою я гнусаво из-за хронического тонзиллита).
И главное еще с утра все какие-то мысли в голову лезут странные. Наверное, из-за сна. Как раз накануне приснился сон: моя дорогая бабушка Тоня стоит на развилке и плачет. Я ей говорю: «Бабушка, что же ВЫ так плачите — то?!» А она мне и говорит:
«Уезжай из этой Германии, там же одни немцы!» Я то понятное дело разъяснила старушке о дружбе и взаимовыгодном сотрудничестве наших народов, но на нее, наверное, это мало подействовало, потому что она как-то обернулась три раза и стала еще одной дорогой. А я проснулась.
Самое страшное — что я очень люблю гулять сама. Так намного интересней. Тогда можно постоять именно у того домика или витрины, сидеть на лавочке или наоборот бежать по улице столько, сколько хочешь (или в моем случае — сколько можешь). Нет, все понятно. Во всем виноват окрас камушков на мостовой. Они подмигивали мне, как стая летающих хамелеонов. И тогда я подумала: «А почему нет?!» — и ринулась за ними, слегка посапывая и со всех сторон придерживая свое грузное тело.
Вот мы и на месте. Но, это я сейчас так говорю:
МЕСТО. А тогда — это была просто улица. Самая обычная. Самая пустынная. И тут это началось.
— Как что?!
— Это!
— Сирена. Как в старых фильмах про войну. Еще только не хватало голоса: «Воздушная тревога!!!»
Ну, все — думаю. Сейчас меня убьет, и я так и не узнаю в чем смысл жизни. Мысли побежали с такой скоростью, что я даже начала вращать головой. Может это просто от шока. Не знаю. Не до этого было.
Сначала я прикинула силы нашей украинской армии, потом немецкой. Потом поняла, что над срочно сдаваться в плен. Может, сразу не убьют, может хотя бы для начала — в концлагерь, а я справлюсь. Я — девочка большая, меня чтоб привести в состояние нормального веса надо года 2. А там, может, все-таки наши войска окрепнут и спасут. Пораскинув мозгами, поняла, что если я не спрячусь в какое-то мало-мальски приспособленное бомбоубежище, то вряд ли попаду хоть куда-нибудь, так и останусь на мостовой, красными пятнами стыда. Поэтому ни секунды не раздумывая, осмотрелась по сторонам, но ничего, кроме стен домов не нашла.
Почему так безлюдно?.. На улице никого, хотя, уже, по крайней мере, 8 часов утра.
— Не понятно.
— Не понятно так же — куда прятаться. Вариант рытья окопа отпал сразу — у меня маникюр. Осталось только лечь на булыжники (будь они не ладны) и молить о помиловании.
— Лежу, боюсь.
Решаю закрыть руками глаза, потому как с открытыми глазами смерть встречают только герои. Ну, что такое!!! Вместо того чтобы вспомнить хоть какую-то молитву — в голове крутиться — «В лесу родилась елочка»…
Сколько прошло времени — сказать трудно. Минута, две. Сирена все так же продолжала истошно подвывать. В унисон с ней выла я свою «елочку», которая впилась в кору мозга с неистовой силой.
Тут до меня стали доноситься звуки. Какая-то речь. Я подумала — нет, врешь, не возьмешь. Если уж и умирать, то только с широко закрытыми глазами!
Но противник оказался сильнее. «Фрау. Хельфен!» — прошипел какой-то голос. ПО произношению исковерканной немецкой речи я поняла сразу три веши:
это ОН (мужчина),
он не немец,
у него тоже хронический тонзиллит.
Последнее наблюдение меня порадовало больше всего, и я открыла глаза. Никаких изменений. Все так же. Бомб нет. В поле зрения только ноги. Желая увидеть, откуда они растут, я подняла голову и увидела перед собой неопределенного возраста мужчину, А-ля_Бен Ладен, который повторял скороговоркой: «Нихт гут. Их хельфен.»
Я села. Потом встала. Потом пошла вдоль домов. Я шла на звук. На сирену. На тот момент она была для меня смыслом жизни. Вернее смыслом было найти причину такого громогласного завывания, повергшего меня в состояние клинической смерти. Вернее не меня вообще, а только одной части: мозга.
Когда улица закончилась, я повернула на право.
Опять улица.
Обычная совсем.
Только вот на углу Цайсигвег и Блюменстрассе я увидела пожарное ДЕПО. Все машины были педантично вымыты и выставлены напоказ пищащей от удовольствия малышне. Чуть поодаль стояли группками родители. Это было нормальное времяпрепровождение по воскресеньям. Сирена все еще звучала. Наверное, когда закончилась война, за ненадобностью, ее закрепили за местным ДЕПО, чтобы каждые выходные, включая ее, сообщать местным жителям об открытии пожарки.
Вот так.
Мне полегчало. Из-за вернувшегося в «родные Пинаты» разума я осознала, что до сих пор пою «Елочку», и что рождалась в моей голове она, по крайней мере, раз 100. За этот день я похудела на два кило. Поэтому больше в Германию не езжу. Боюсь, опять похудею.
Источник:well.com.ru
