О российской медицине

Ренат Акчурин: «Столько людей мы не теряли ни в одной войне…» Ежегодно от сердечно-сосудистых заболеваний умирает почти миллион россиян. Между уровнем смертности и финансированием здравоохранения существует прямая связь, убежден кардиохирург Ренат Акчурин. По его словам, на здравоохранение государство должно тратить не менее 6% ВВП, но пока такой задачи никто не ставит, больные годами ждут операций, а хирурги вынуждены по несколько раз использовать материалы, предназначенные для одноразового использования.  — Первого января стартовал национальный проект «Здоровье». Чиновники Минздравсоцразвития убеждают, что после этого отечественное здравоохранение просто расцветет. Готовы ли вы к грядущему расцвету?  — Всемирная организация здравоохранения, основываясь на опыте многих стран, сделала вывод, что для развития национального здравоохранения страна должна тратить на него не менее 6% ВВП. В США тратят 14%. У нас в 2004-2005 годах финансирование составило 2,9 и 2,8% ВВП. На 2006 год запланирован уровень 2,9%. Проект «Здоровье» позволит к бюджетному финансированию прибавить еще 58,1 миллиарда рублей. Затея хорошая. Чем больше будет средств, тем лучше.  Российский опыт показывает, что существует прямая связь между уровнем финансирования национальной системы здравоохранения и уровнем смертности населения. В 1990 году Россия по показателю смертности была практически на одном уровне с Германией и Францией.  Когда в 1995 году резко упали объемы финансирования здравоохранения (на 70% от уровня 1991 года), тут же подскочила смертность – с 1100 человек на 100 тысяч населения в 1991 году до почти 1600 человек в 1995 году. Власти, испугавшись полученного эффекта, в 1997 году подбросили деньжат, и к 1998 году смертность несколько снизилась – до 1400 человек на 100 тысяч. Сегодня смертность населения у нас на 60-80% превышает европейские показатели. Общая продолжительность жизни в России на 12 лет меньше, чем в США.
Профессор, академик РАМН, Ренат Акчурин руководит отделом сердечно-сосудистой хирургии Института клинической кардиологии имени А.Л. Мясникова. Прошел стажировку в клинике известного американского хирурга Майкла Дебейки. Руководил бригадой хирургов, оперировавших Бориса Ельцина и Виктора Черномырдина.
Это – следствие недофинансирования здравоохранения. Чтобы выйти на уровень расходов в 6% ВВП, здравоохранению как отрасли в 2005 году не хватило 370 миллиардов рублей. И если в этом году проект «Здоровье» и принесет в отрасль дополнительные 58 миллиардов, этого все равно будет недостаточно для кардинального исправления ситуации.  В прошлом году в России умерло 1,6 миллиона человек, из них от сердечно-сосудистых заболеваний — 986 тысяч. Столько людей мы не теряли ни в одной войне.
— Сколько операций на сердце делают в России?  — В 2004 году сделано около 30 тысяч операций. Население России примерно 140 миллионов человек, так что на миллион населения у нас получается около 200 операций. Для сравнения: в США на миллион населения делают около 1200 операций. По расчетам ВОЗ, в России нужно делать не менее 600 операций на каждый миллион жителей.  — Почему же не делаем?
— Денег нет.
— А кардиохирургов хватает?
— Нет. Точных цифр не дам, но обеспеченность страны кардиохирургами – около 60%.
— В вашем институте есть очереди на операции?
— Конечно. Чтобы сделать бесплатную операцию, надо ждать 1,5-2 года.  Впрочем, очереди есть и в Швеции и других скандинавских странах, где делают 1000 операций на миллион населения.  Каждый год количество больных возрастает. Тот, кто пришел к нам четыре года назад и не согласился на операцию, надеясь на то, что все обойдется, если принимать лекарства, вновь приходит к нам, но уже в более тяжелом состоянии. Кардиология работает в целом неэффективно. В регионах с населением в миллион человек должно быть пять-десять центров, где делают коронографию и зондирование сердца.  Тогда врач мог бы определить, кому надо срочно делать операцию, а кого — просто подлечить. Но даже Москва не может похвастать большим количеством центров, оснащенных аппаратами для зондирования сердца и коронографии: я знаю НИИ скорой помощи имени Склифосовского и 15-ю городскую клиническую больницу.
— Вы делаете бесплатные операции?
— Да, для тех, кто стоит в очереди. Мы сами себе планируем, сколько таких операций сможем сделать. В этом году, например, запланировали провести 400 — куда же девать больных, если другие центры под разными предлогами от них отказываются? Средства, расходуемые Минздравcоцразвития на так называемых «квотных» больных (каждый регион имеет свои квоты для пациентов, нуждающихся в операциях в столичных центрах) не покрывают стоимости операции. Сейчас за каждого «квотного» больного мы получаем около 22 тысяч рублей при стоимости операции 8 тысяч долларов.  — При операциях вы используете отечественные или импортные расходные материалы?
— Подавляющее большинство материалов производится за рубежом, включая лекарственные препараты, расходные пластмассовые инструменты. На них уходит примерно 2,5-3 тысячи долларов из восьми.  Остальное – это стоимость работы, аппаратуры и так далее.  Медицинская промышленность у нас умерла. Она – отдаленное подобие того, что было в советские времена. Тогда она плохо развивалась из-за «железного занавеса», при котором мы были вынуждены расти сами по себе. И делали немного техники, которая мало-мальски обеспечивала больницы. Теперь, сделав изобретение, рационализаторы сталкиваются с тем, что Минздравсоцразвития отнюдь не заинтересовано в том, чтобы принять его на вооружение и помочь отечественным производителям, обеспечив им госзаказ. Отсутствие госзаказа чиновники объясняют тем, что отечественные производители проигрывают тендеры иностранным.  У нас возникла целая армия лоббистов, которым выгоднее за небольшой процент привозить любую технику из-за рубежа и — опять-таки не бесплатно — обеспечивать иностранным компаниям победу над российскими на тендере, вернее, еще до его проведения. Это тормозит развитие отечественной промышленности.  Часто Минздрав не может сделать госзаказ из-за того, что бюджеты регионов разделены. И в каждом регионе есть такие лоббисты, которые за определенный профит готовы брать продукцию, скажем, Siemens. Это все равно что сказать: зачем нам российский аспирин, давайте возьмем Upsa.
— Вы в ноябре получили гран-при международной выставки IENA-2005 за систему «Карат»: мобильное устройство для хирургических операций на сердце с аутогемотрансфузером – прибором, который позволяет собирать кровь и возвращать ее больному во время операции. Какой, вам кажется, будет судьба этого изобретения?  — «Карат», по сути, совмещает две машины (одну из них, «Космею», мы показывали раньше, в 2003 году). Примерно полтора года назад я показывал эту систему министру здравоохранения и социального развития господину Зурабову. Сегодня мы сделали на КБ «Взлет» серийные образцы и раздали их в семь разных клиник. За изобретение «Карата» мы получили то, что раньше называлось Государственной премией.
— Серийные образцы есть, а дальше?
— Дальше ждем, когда средства будут. На предприятии, предназначенном для выпуска космической техники, без госзаказа наладить производство нереально. Что касается «Космеи», то КБ «Взлет» продало около 15 машин. Интерес к ним проявили южно-корейские хирурги. Прибор запатентован в Европе. Но чтобы поддерживать этот патент, нужно ежегодно платить за его возобновление. Два года оплачивать патент нам помогали Минздравсоцразвития и Минпромнауки, которые финансировали производство первых партий, но что будет дальше, неизвестно. Ежегодно платить они не смогут.  Хозяева патента – КБ «Взлет» — смогут рефинансировать затраченные средства лишь при наличии большого спроса на прибор. Спрос есть, но есть и приток импортной техники, выполняющей аналогичную работу, но хуже по качеству. Соотношение «цена-качество» у зарубежных образцов подчас не выдерживает никакой критики, при этом все продается за у.е. В этой борьбе побеждает стремление купить зарубежные изделия.  Например, американская фирма «Медтроник» производит стабилизаторы миокарда. Они гораздо хуже наших, и, кроме того, это одноразовые приборы. У нас российские хирурги, купив один американский стабилизатор, из-за бедности пытаются использовать его пять, шесть и даже десять раз. Этот прибор не отмывается до конца, его категорически нельзя использовать второй и третий раз, не говоря о десятом. Защита от гепатита и многих других болезней предполагает его однократное использование.
В 1984 году я учился у американского хирурга Майкла Дебейки в Хьюстоне и помню, как рядом со мной ходил такой же резидент из Израиля и собирал катетеры, использованные на операции. Отмывал их и увозил в Израиль для повторного использования. Российские хирурги тогда этого не делали, а сейчас сами многократно используют многие расходные материалы, и контроля за этим нет.  У «Космеи» относительно счастливая судьба – КБ «Взлет» может выполнить заказ на нее по первому запросу клиента. Но это не развивает наших конструкторов, а дает возможность тихо тлеть. Я думаю, что потребность в этих машинах в России составляет порядка 50 штук в год. Но у больниц нет денег. Им покупают десяток «Медтроников» по 2 тысячи долларов, и они работают. А наша система «Карат» стоит около 50 тысяч долларов, но на нее гарантия — пять лет беспрерывного использования. «Взлет» проводит ремонт, замену деталей и даже готов заменить целую машину, хотя серьезных осечек у них ни разу не было.
— В западной хирургии все большее распространение получают так называемые неинвазивные методы, позволяющие при операциях делать сравнительно небольшие разрезы. Каковы перспективы этого направления?
— Классической кардиохирургии все равно пока никто не отменял. Все, что делается, как говорят, малоинвазивно, все равно делается классическим способом, просто разрез другой и способы доставки инструмента другие.
В США высоко развита медицинская промышленность. Сегодня ее развитию способствуют люди, которые не хотят выглядеть больными. Они не желают иметь длинные рубцы на теле, и это подстегнуло американцев развивать новые методы.
В России тоже развивается это направление. Начиная примерно с 1992 года мы проводим эксперименты, на эту тему написано несколько серьезных научных работ, вышли книги. Но сказать, что это будет панацеей и мы все перейдем на эту технологию, я не могу. Есть больные, которым нужно сделать, например, множественное коронарное шунтирование. Ведь в последние годы у поступающих больных все больше различных осложнений, и из-за этого сложность операции в техническом смысле возрастает. Поэтому сердце должно быть остановлено, его необходимо достаточно хорошо осмотреть, чтобы было удобно дойти до любой маленькой веточки.
Галина Антонова
Материал опубликован в «Газете» №5

Комментариев пока нет.

Добавить комментарий


About Беркегейм Михаил

Я родился 23 ноября 1945 года в Москве. Учился в школе 612. до 8 класса. Мама учитель химии. Папа инженер. Я очень увлекался химией и радиоэлектроникой. Из химии меня очень увлекала пиротехника. После взрыва нескольких помоек , я уже был на учете в детской комнате милиции. У меня была кличка Миша – химик. Из за этого после 8 класса дед отвел меня в 19 мед училище. Где меня не знали. Мой отчим был известный врач гинеколог. В 1968 году я поступил на вечерний факультет медицинского института. Мой отчим определил мою профессию. Но увлечение электроникой не прошло, и я получил вторую специальность по электронике. Когда я стал работать врачом гинекологом в медицинском центре «Брак и Семья» в 1980 году, я понял., что важнейшим моментом в лечении бесплодия является совмещение по времени секса и овуляции. Мне было известно, что овуляция может быть в любое время и несколько раз в месяц. И самое главное, что часто бывают все признаки овуляции. Но ее не происходит. Это называется псевдоовуляция. Меня посетила идея создать прибор надежно определяющий овуляцию. На это ушло около 20 лет. Две мои жены меня не поняли. Я мало времени уделял семье. Третья жена уже терпит 18 лет. В итоге прибор получился. Этот прибор помог вылечить бесплодие у очень многих женщин…